10 сентября был Всемирный день предотвращения самоубийств. 16 сентября — годовщина трагической серии подростковых суицидов, которая началась в Алматы и захлестнула Казахстан. Трагедии, к сожалению, происходят регулярно, а общество против них бессильно. О сложной теме — наш сайт.
Говорить о самоубийствах сложно по ряду причин. Первая, очень важная, с которой должен считаться каждый, прежде чем публично заявлять что-либо, — эффект повторения. Иначе его называют «эффектом Вертера» — по имени героя книги Иоганна Гёте «Страдания юного Вертера».
Ещё одна причина — комплексная: она состоит из боли, страха и других «стыдных чувств». Общество только начинает привыкать говорить о бытовом насилии, отбрасывая стыд и пытаясь извлечь уроки. Тема самоубийств к обсуждению не готова. Но говорить необходимо: Казахстан упорно оказывается в числе лидеров по количеству суицидов.
Согласно данным Бюро национальной статистики, самоубийства составляют существенную долю смертности от внешних причин у детей. Статистика есть для возраста от 0 до 14 лет. Больше всего подростков гибнет в ДТП, на втором месте — чрезвычайные ситуации с огнём, на третьем — самоубийства.
В последние годы цифра постепенно снижается. У Казахстана есть план до 2030 года, который должен удерживать молодых людей от подобного шага. Но реализовать его непросто.
«Полная запись смертей от самоубийств в системах регистрации требует хороших связей с коронерской и полицейскими структурами. Однако ей могут серьёзно препятствовать стигматизация, социальные и правовые соображения, а также задержки в определении причины смерти. Менее половины государств-членов ВОЗ имеют хорошо функционирующие системы регистрации, в которых фиксируются причины смерти», говорится в описании к цели устойчивого развития.
Стигма не ограничивается родительским горем и чувством вины близких. Она идёт дальше и упирается в статистику.
Осень
16 сентября две семиклассницы из Алматы совершили страшный шаг. После этого девочки по всему Казахстану по загадочной причине начали повторять то же самое. Все пытались понять, что происходит, появлялись самые разные версии. Родители видели угрозу в играх на гаджетах, в аниме-книгах, в девиантных ботах из соцсетей.
Редакция проверяла каждую версию. Мы говорили со специалистами, учащимися школы, соседями. На уровне города бороться с трагедией решили, запирая чердаки и проводя специальные уроки, на которых психологи должны были отвергать саму идею такого поступка.
Но на деле помогло только время. Прокуратура Алматы начала расследование, и оставалось ждать его итогов.
Досудебное расследование начали по части 3 статьи 105 УК РК («Доведение до самоубийства, совершённое в отношении несовершеннолетнего»). Спустя год редакция направила запросы в Генпрокуратуру и прокуратуру города Алматы.
«В производстве службы досудебного расследования Генеральной прокуратуры находится уголовное дело по фактам суицида несовершеннолетних, имевших место в 2024 году в городе Алматы, в том числе по случаям, указанным в вашем запросе (наш сайт интересовалась ходом следствия по этой истории). По делу проводятся необходимые следственные действия, надзор за расследованием осуществляет прокуратура города Алматы», сообщили в Генпрокуратуре.
Этот вопрос был не единственным. Мы также спрашивали о профилактике: одной из главных версий остаются онлайн-платформы, контролировать которые критически сложно.
«В 2024 году Генеральная прокуратура провела комплексный анализ указанной сферы, по результатам которого в адрес правительства внесли ряд предложений, включая меры по усилению защиты детей от опасного интернет-контента. В рамках этой работы в пилотном режиме совместно с операторами связи Tele2 и Altel запущен проект детской SIM-карты SIM KIDS, разработанный на основании меморандума о сотрудничестве с Генеральной прокуратурой. Проект предусматривает синхронизацию с маркетплейсами и содержит встроенные механизмы защиты. В их числе: блокировка вредоносных программ, фишинговых атак и запрещённого контента (порнографического, наркотического и др.); функции родительского контроля (мониторинг использования приложений, контроль переписки в мессенджерах), определение местоположения ребёнка и возможность удалённого контроля за обстановкой. Другие предложения находятся на стадии реализации»,ответили в ведомстве.
Когда SIM-карта станет доступна для широкого использования детьми, мы точно не знаем. Однако такая разработка есть, и она должна стать серьёзной помощью.
С магистром психологии, Светланой Богатырёвой, которая специализируется на семейной психологии и суицидологии, мы пытались понять: какие есть механизмы защиты несовершеннолетних и почему беда происходит.
Тяжёлое время
Осень и весна — это не обычные периоды года. На эти сезоны приходится рост числа самоубийств. Но корреляция не прямая.
«Это касается не только депрессии, но и в целом психологического состояния людей. Сезонность действительно существует. Уже сейчас мы чувствуем, как по утрам становится заметно прохладнее, и люди с психическими нарушениями особенно чувствительны к смене сезонов. Это явление хорошо известно как в науке, так и в практике. Поэтому, говоря о суицидах, их стоит рассматривать в связи с депрессией, поскольку именно психологическое состояние может усиливать риск. Но при этом не все случаи суицида связаны с депрессией, и потому нельзя однозначно утверждать, что сезонность напрямую влияет именно на уровень суицидов. Скорее она отражается на общем состоянии человека», объясняет психолог.
За нынешний осенний сезон произошло несколько событий. Недавно с собой покончила девушка-подросток из частной школы и 20-летний юноша. Речь не идёт о связности этих случаев, однако подобные трагедии активно обсуждаются в СМИ. Мы решили уточнить, как правильно об этом говорить.
«Относительно журналистов и освещения темы суицида моя позиция такова: для меня этичное освещение проблемы не связано с её замалчиванием. Мы не должны делать вид, что этого не существует, но и подавать тему важно корректно — так, чтобы не вызвать повторной волны. Это доказанный эффект: когда суициду придаётся ореол сенсационности, когда публикуется слишком много личных деталей и материал чрезмерно муссируется, это может подтолкнуть других людей, находящихся в схожей ситуации. Для них это становится своего рода „подтверждением“. Поэтому освещение должно быть корректным. Что это значит? Во-первых, существуют правила: есть темы, которых нельзя касаться, и в каждой публикации обязательно должны быть контакты организаций, куда может обратиться человек с подобными мыслями. Тон материала должен передавать мысль о том, что помощь существует, что есть надежда. Ведь люди в таком состоянии мыслят туннельно, они не видят альтернатив, и важно показать им, что они есть. В целом такие тексты должны писаться с заботой и пониманием, что для кого-то это вопрос жизни и смерти, а не просто новость. Я всегда спрашиваю журналистов: а если бы это был ваш близкий человек, как бы вы написали? Хотели бы вы, чтобы мельчайшие подробности были вынесены на всеобщее обсуждение? Нужно писать с уважением — и к тем, кто ушёл, и к тем, кто читает. Используйте существующие рекомендации, и тогда вы не навредите и при этом осветите тему. Это этическая дилемма. Не все стандартные профессиональные подходы здесь применимы, и важно найти баланс, ту самую золотую середину — правильный тон и содержание. Тогда о проблеме можно и нужно говорить. Замалчивать её недопустимо», напоминает Светлана Богатырёва.
В Казахстане существует бесплатный круглосуточный телефон доверия. Если вам необходима помощь, звоните по номеру 111. Это бесплатно, анонимно и конфиденциально.
Новости читают дети, родители, педагоги. И в обществе, особенно если событие обретает пугающий масштаб, происходит реакция.
«У людей могут возникать панические атаки на фоне таких новостей, если человек склонен или предрасположен к этому. Поэтому реакции бывают разными. Есть родители, которые настораживаются и приводят детей к специалисту. Есть родители, которые перегибают и ведут ребёнка просто для перестраховки, потому что у них не очень хороший контакт с ним. В целом это естественно: когда тема широко освещается, люди примеряют её на себя, задумываются — а как в моей семье, есть ли риски. Здесь важно, в какой форме это делается, обсуждено ли с ребёнком, согласовано ли. Моё отношение двоякое: с одной стороны, это может предотвратить беду там, где риск действительно был, и вовремя обратить внимание. С другой стороны, кто-то может перегнуть и тем самым ухудшить отношения с ребёнком», объясняет Светлана.
Если трагедия произошла, с вопросами приходят журналисты, родственники, знакомые. Делается это не ради сенсации. Например, события прошлого года казались обусловленными внешним воздействием. Диалог с родителями может обозначить опасность и иногда предупредить её. Однако боль, которую испытывают члены семьи, невозможно на время отложить, чтобы рассуждать рационально.
«Люди переживают острое горе. У них много вопросов, их накрывает чувство вины: „Где здесь моя часть?“ Или же начинается хаотический поиск причин и виноватых. Это горе очень сильное, и нужен адресат, нужна причина. Всё это не даёт покоя. Если человек просто умирает — это горе для семьи. А если смерть внезапная, неожиданная — это как линза, которая многократно усиливает горе. Поэтому понятно нежелание родителей общаться с журналистами, что-то рассказывать. Мысль о том, чтобы предупредить других родителей, появляется позже — когда поток хаотичных мыслей уляжется, когда пройдёт время, придёт какое-то понимание, объяснение. На первых порах естественная реакция — закрыться. И за это сложно родителей осуждать».
Год — своеобразная единица измерения горя. В норме после этого периода рассуждать становится легче, но не всегда.
«В течение года горевание абсолютно нормально: слёзы, чувство пустоты, пропасть, сожаления, многократное прокручивание ситуации в голове — всё это естественно, это острая стадия. Потом, как правило, переживания начинают понемногу стихать. Это не значит, что они заканчиваются или что человек забывает. Просто уходит острота, и это считается нормальным гореванием. Люди постепенно начинают смиряться, принимать случившееся. Но если острая стадия длится очень долго, когда человек не находит себе места и всё переживается так же тяжело, как в первый день, это уже называется патологическим гореванием. В таких случаях нужна помощь специалистов».
Для близкого круга такое событие часто становится переломным моментом.
«Жизнь родителей меняется, разделяется на „до“ и „после“, и уже никогда не будет такой, как прежде. Это большое событие, которое кардинально преломляет жизнь всей семьи. Даже если человека не любили или отвергали в семье, это всё равно сильно меняет. А если любили, если он был значимым и важным, то переживания ещё глубже. В горевании смешиваются разные чувства: вина, злость — и на мир, и на людей, и на себя, и на того, кто ушёл. Может быть тоска, очень много сожалений. Всё это естественные проявления горевания. Постепенно острая боль сменяется светлыми чувствами и хорошими воспоминаниями о человеке. Но в критичный момент всё очень сложно. Такая потеря — как любой сильный перелом в жизни, вроде смены места жительства или работы, только гораздо тяжелее. Это отражается на семьях по-разному: одни сплачиваются и поддерживают друг друга, другие — наоборот, теряют смысл оставаться вместе без этого человека».
Горевание и вина касаются не только родителей. Речь может идти и о педагогах, которые несут ответственность за ребёнка. Начинается реакция власти: в школу приходят люди, которые ведут разговоры «о важном».
«Одноклассники тоже переживают горевание. Кто-то был ближе к ушедшему ребёнку, кто-то дальше. И система у нас сразу напрягается, реагирует. Сразу проводятся какие-то беседы, начинают стращать: „Так нельзя, жизнь ценна, вы не должны“. Очень чувствуется страх системы, что дети могут повторить. Не забота о них, а именно страх. И дети это тоже очень чувствуют. А на самом деле в идеале нужно организовать безопасное пространство для обсуждения, где каждый сможет сказать, что он чувствует, что думает, как ему с этим, может, вспомнить что-то про ушедшего ребёнка. У одноклассников, у тех, кто пересекался с этим ребёнком, будет свой процесс горевания — у кого-то более яркий, у кого-то менее. И взрослые должны этот процесс сопроводить, помочь детям выразить, высказаться. Тогда это не останется непрожитым грузом, неосознанным, неосмысленным. Нужно помочь детям найти место этой истории в своей жизни. А этому, к сожалению, у нас не учат и не умеют делать».
Светлана как специалист в теме суицидального поведения у детей подчёркивает: не существует одной причины подобного шага. Но однозначно наступает новая реальность и новая угроза, которую необходимо изучать.
«Сейчас дети, да и взрослые, нередко используют GPT и другие искусственные интеллекты как собеседника, как „психолога“. Но последние новости неутешительны: такие системы могут поддерживать суицидальные планы и настроения. В целом интернет-среда — это риски. Мы как родители впервые сталкиваемся с этим. В нашем детстве такого не было, а теперь — новая реальность, где вся информация и любое общение доступны. Наша задача — быть рядом. Полностью контролировать не получится: дети не пустят туда на сто процентов. Но можно находиться с ними в этой реальности — интересоваться, с кем они общаются, где сидят, играть с ними в какие-то игры, просить присылать видео, которые им интересны, обсуждать их. Говорить про опасности, спрашивать, как сам ребёнок их видит. Подростки легко вовлекаются в сообщества, потому что подростковый возраст — это время общения, когда важны сверстники, а родители отходят на второй план. Поэтому важно искать доступ туда и показывать: „Я всё ещё рядом, и если ты встретишь что-то пугающее или странное, ты можешь обсудить это со мной“».
Кроме того, уже известно поведение алгоритмов, которые настраиваются на волну зрителя и могут утопить его в контенте, который он поддерживает сегодня. Минимальной помощью здесь будет информирование ребёнка о работе механизма: диалог и фактчекинг.
Есть другие триггеры, которые нужно учитывать: буллинг, стресс от экзаменов, невзаимная любовь и другие факторы, играющие большую роль в жизни подростка.
Как определить, что на подростка оказывается внешнее деструктивное воздействие?
«Так устроена психика: в какой-то момент нам перестаёт быть интересна семья, и внимание переключается на внешних людей, на сверстников или тех, кто маскируется под сверстников. Это абсолютно нормально, это очень подростковая особенность. Но здесь многое зависит от привязанности. Если ребёнок ищет в семье подтверждения своей значимости и не находит его — если его всё время критикуют или требуют „быстрее, выше, сильнее“ — а ему хочется слышать „ты хороший, ты любим таким, какой ты есть“, то он начинает искать это подтверждение в других сообществах. Бывает и иначе: ребёнок по складу характера легко вовлекается в процесс — в задания, в игры, в сам механизм участия. Или по психотипу он более внушаемый, склонный слушать и выполнять указания. Как в гипнозе: на кого-то он действует, а на кого-то нет. Те, кто внушаем, сильнее подвержены влиянию. Ещё один фактор — харизматичная фигура, на которую хочется быть похожим: „Хочу быть таким же крутым“. В подростковом возрасте ведь выстраиваются ролевые модели — каким буду я. Часто у родителей в таких обстоятельствах возникает ощущение: „Я теряю ребёнка, связь пропадает“. Это интуитивное чувство может быть компасом. Стоит проверить: действительно ли ребёнок зашёл слишком далеко или это просто родительские страхи. Потому что в подростковом возрасте естественно отдаляться от родителей. Иногда это просто нормальный процесс взросления, но иногда стоит насторожиться. И тут важно помнить: отношения с ребёнком — это процесс. Их нельзя один раз выстроить и считать „хорошими навсегда“. Они меняются каждый день, и важно быть в этом процессе вместе с ребёнком».
Другой вопрос: как говорить с подростком о самом пугающем, какими словами, скрывать ли страх или напротив — открыться.
- «Если эта тема всплывает у ребёнка — например, в соцсетях или в его словах, — важно обсудить: „Почему ты этим интересуешься? Что ты в этом видишь?“»
С подростками нужно говорить честно и без купюр. Но лучше не в тоне лекции или тревожного аврала, а как о философском вопросе, который встретился в жизни. Порассуждать вместе, высказать свою позицию и услышать позицию ребёнка. От того, как мы говорим, многое зависит.
«Почему боятся произносить слово „суицид“ при детях? Потому что тема неприятная. Я тоже не хотела бы о ней говорить. Но это часть нашей жизни. И чем честнее мы об этом говорим, тем скорее подростки нас услышат, потому что они очень чувствуют фальшь. Нужно понимать цель разговора. Если цель — уберечь, то так и стоит сказать: „Знаешь, я читаю такие новости, мне страшно. Я за тебя очень переживаю. Я тебя люблю, и мне становится не по себе. А ты что думаешь?“ Обычно на такой заход можно услышать многое. Подростки рассуждают очень интересно: кто-то отмахнётся — „да где я, а где это“, а кто-то начнёт философствовать. И ты вдруг по-новому узнаёшь своего ребёнка. Это может стать важным опытом».
Если болит — говорим. И говорим про себя.
«Я хочу умереть»
Страшная фраза, которую произносят дети, и которые родители склонны игнорировать, списывая на манипуляцию стократный повод задуматься.
«Страшно представить, что твой ребёнок хочет умереть. Признать это — значит расписаться в том, что я плохой родитель, и поэтому в это очень трудно поверить. Тем более что психика устроена так, чтобы защищать жизнь. Обычно в критической ситуации включается всё, чтобы выжить. А тут вдруг желание умереть — это противоестественно для нашей психики и хода жизни в целом. Поэтому родителям проще сказать: „Это шалость, возрастное, способ добиться своего“. Это понятно, но для меня немного тревожно. Манипуляция не возникает из ниоткуда. Чтобы ребёнок научился ею пользоваться, он где-то её видел. Поэтому если ребёнок манипулирует темой смерти, я бы спросила: „А мы сами не манипулировали им в других ситуациях?“, „А что происходит в семье, что он не может достучаться до нас иначе, кроме как этим способом?“ Это серьёзный сигнал. Да, бывает, что дети говорят такое в порыве злости или обиды. Но тогда вопрос к тому, как устроено общение в семье. В целом для меня это та тема, где лучше перестраховаться. Если ребёнок сигнализирует о суициде — лучше выяснить, почему и что происходит».
Рассуждать о теме смерти родителям, у которых хотя бы закрадываются подозрения о странной траектории развития поведения подростка, — необходимо. Существует понятие «ошибка выжившего». Диалог с ребёнком, который сделал неудачную попытку, — иная история. Как рассуждали дети, которые ушли, узнать невозможно. Будьте близки, и в случае необходимость обращайтесь к специалисту или по номеру 111 или 150.