Период с 2014 по 2023 год стал для меня временем глубокой и во многом болезненной внутренней трансформации — от переосмысления философских и исторических взглядов до сдвигов в личном мировосприятии.
Именно в эти годы я впервые с полным внутренним спокойствием и без религиозных или расовых предубеждений начал изучать опасные, а теперь и вовсе табуированные теории. Речь идет о влиянии еврейской элиты на ключевые культурные, политические и цивилизационные сдвиги, определившие ход европейской истории. И здесь речь не о США или Ближнем Востоке последнего века, не о России и не об Украине.
В конечном итоге, я пришел к выводу: так называемый "антисемитский конспирологизм" — это упрощенная, психологически неглубокая конструкция, которая не объясняет, а подменяет сложную картину мира. Но именно сейчас — в момент, казалось бы, крайне неподходящий, но в то же время удивительно своевременный — я хочу озвучить три наблюдения.
Первое. Как этнический восточноазиат, родившийся и воспитанный на китайском языке, я принадлежу к той части мира, которая исторически оставалась в стороне от сложных религиозно-культурных конфликтов Запада. Для китайской цивилизации "еврейский вопрос" попросту не существовал — и, честно говоря, до сих пор не существует. Это одна из причин, почему Восточная Азия — столь мощная экономически — все еще культурно и концептуально наивна в отношении той самой скрытой оси, которая соединяет западные элиты, финансовые центры и культурную политику. Израиль, Нью-Йорк, Лондон, Париж — для Пекина это просто география.
Второе. Нравится нам это или нет, но современный политик, особенно тот, кто претендует на глобальное влияние, не может игнорировать реальность: вне зависимости от личных взглядов, существует коллективное восприятие, коллективные страхи и коллективные иллюзии — и именно они определяют логику действия других игроков. Сталин, при всей своей жесткости и советском интернационализме, в 1948 году понимал, что еврейский фактор в СССР может быть использован как инструмент давления извне. Трамп — человек прагматичный и идеологически гибкий — перед ударом по Ирану несколько дней колебался. Он знал, что даже если он сам не разделяет радикальных взглядов, значительная часть американского либерального истеблишмента давно видит в нем "врага демократии". И одновременно знал: миллионы людей на планете воспримут этот шаг как доказательство того, что судьба Трампа зависит от одобрения со стороны Биньямина Нетаньяху. Даже если это иллюзия — иллюзии в политике часто становятся реальностью.
Третье. У меня есть серьезное основание полагать, что китайское руководство — как коллективный субъект — обладает лишь фрагментарным и крайне поверхностным пониманием масштабов и глубины связи между Израилем и США, а также двухтысячелетней истории еврейского влияния на западный мир. Однако одно они точно понимают: в глобальной политике лучше не бороться с тем, чего ты не понимаешь. Если даже американский президент, обладающий ядерной кнопкой и всей мощью Вашингтона, не осмеливается напрямую вступать в конфликт с Израилем — Пекин тем более этого не сделает.
Вывод прост. Неизвестность и историческая неграмотность не освобождают от последствий. Но даже поверхностное понимание устройства мира позволяет Китаю сегодня делать логичный выбор: не трогать то, во что не веришь, но что давно стало частью стратегической реальности. Израиль для Востока — символическое "белое пятно", но это пятно окружено ядерным контуром из западных страхов, мифов и исторических фобий.
И в этом контексте молчание Пекина — это не пассивность. Это холодный расчет. И он, увы, пока работает.